От судьбы к предназначению

Одна из судеб – освобождение от затапливающего материнского имаго (внутреннего образа матери) и стремление всеми возможными способами дистанцироваться от безграничного стремления к слиянию с ней, которого когда-то требовала мать (или замещающая ее фигура), а теперь активно повторяется человеком с другими людьми. Можно попытаться достичь этого дистанцирования психическими средствами, за счет выбора способа сублимации и другого человека (с кем это сценарий разыгрывается), но часто это оказывается недостаточно, и тогда человек вынужден физически дистанцироваться вплоть до стремления переехать как можно дальше. В конце концов он может заболеть в процессе между слиянием и радикальным отсечением (в частности когда физическое отделение начинает становится эффективным). Иногда “выбор” соматического заболевания (если только можно употребить слово “выбор”, говоря о безжалостно навязчивом повторении) исходит из тупика между слишком близким и слишком далеким. Так и у аллергиков, например, ухудшение самочувствия может быть вызвано как слишком близким контактом с кем-либо, так и слишком резким отдалением. Причина тому – ранние отношения с матерью, где контуры и границы между ней и ребенком не были выстроены должным образом - чрезвычайно размыты.

Другая судьба - стремление убежать от неживого, пустого объекта. Здесь ситуация ранней нехватки матери, которая превосходит способности ребенка справляться с наплывом возбуждений, как внутренних, обусловленных его внутренними импульсами (влечениями), так и стимулами внешнего мира. В целом это приводит к состоянию непереносимой тревоги, которая затрагивает всю его психосому в целом. Один из способов спасения для ребенка тогда – бегство в безудержную гиперактивность без возможности отдыха. В жизни у таких людей не существует выбора как такового (например, быть активным или отдыхать), присутствует только одна вынужденная необходимость: быть активным, чтобы не обрушиться*. Это то, что Д. Винникотт называет бегством в здоровье. Даже если у таких людей вполне насыщенная жизнь, тем не менее необходимость убежать от обрушения в активную деятельность продолжает доминировать в их жизни. Если же этот путь блокируется или исчерпывается, возникает риск соматической декомпенсации: соматизация как бы занимает место обрушения, которое не смогло быть прожитым. То есть соматическое заболевание как некое конкретизация неотвратимой судьбы. Тело заявляет о себе, вновь занимая центральное место в качестве излюбленного способа выражения, причем в форме еще более недоступной и более угрожающей жизни.

* Обрушение. Можно привести аналогию с трехэтажным домом, у которого, если крыша не выдерживает нагрузку, она обрушивается на второй этаж. Если и у второго этажа перекрытия не выдерживают, то обрушается и он. Крыша – психический уровень совладания с переживанием, второй этаж – поведенческий и первый – соматизация.

И последняя судьба, на которой остановлюсь в нескольких словах - чрезвычайно сильное отцовского имаго, которое при этом, очевидно, было инвестировано весьма амбивалентным образом (и любовь, и ненависть). Если отцовские инвестиции были столь интенсивны, то это было связано с защитой от фундаментального изъяна в отношениях с первичным материнским объектом, что возвращает в какой-то степени к предыдущему сценарию – к угрозе обрушения на поведенческий путь или даже соматический.

Требуется немало времени (в психотерапии это большая работа), чтобы человек смог прийти к пониманию своего обрушения в раннем детстве, построить доступную мышлению форму сценариев, которые были созданы для общения со своими первичными объектами. Другими словами - придать психическую форму своему непсихическому пути функционирования (поведенческому или соматическому) – суметь превратить свою фундаментальную проблему в движущую силу своей жизни, так чтобы она более не несла смертельной опасности, чтобы перестать быть пленником неотвратимой судьбы и смочь жить как живой человек, ответственный за свое предназначение.