Т.К. Чонтвари "Старый рыбак"
За несколько лет до ухода из жизни Эли Визеля, писателя, журналиста, нобелевского лауреата в борьбе за жизнь, пережившего в годы войны Холокост спросили: “Если бы можно было в связи с прошлым и с настоящим задать себе самому всего один вопрос, то что бы это был за вопрос?” Он ответил: “Почему? Ведь люди, пережившие Холокост, думали, что не будет больше антисемитизма, потому что они видели антисемитизм. Люди думали, что не будет больше ненависти, потому что они видели ненависть и знали, понимали, конечный продукт любой ненависти. Но ненависть есть и сегодня. Причем, на более высоком уровне. Об этом свидетельствуют террористические акты в мире. Об этом говорит тот факт, что Израиль все еще борется за свое существование. И вот я задаю себе вопрос: почему ненависть возникает вновь и вновь?”.
Тех, кто был в Аушвице, особенно потрясает огромная стеклянная стена, за которой горы чемоданов. За каждым чемоданом семья, дети, старики. В момент депортации эти чемоданы были итогом всей их жизни, это была их работа, их надежда. И в один миг они лишились всего этого. Люди умерли, а чемоданы остались…
Эли Визель продолжает, что у зла, у ненависти больше сил, чем наша способность сейчас ему противостоять. “Само зло — не ново. Ненависть никогда не приходит извне. Она всегда рождается внутри определенного человека, определенных людей, при попустительстве и согласии властей на самом высоком уровне”.
Приведу отрывок речи Эли Визеля по случаю присуждения ему Нобелевской премии мира в 1986г.:
“C глубоким чувством смирения я принимаю честь, которую вы решили воздать мне. Я знаю, ваш выбор превосходит меня. Это и пугает, и радует меня. Пугает, потому что я задаюсь вопросом: имею ли я право представлять невероятное количество людей, которые погибли? Имею ли я право принять эту великую честь от их имени? ... Я — нет. Это было бы самонадеянно. Никто не может говорить за мертвых, никто не может интерпретировать их изуродованные жизни. Радует, потому что я могу сказать, что эта честь принадлежит всем выжившим и их детям, а через нас — еврейскому народу, с судьбой которого я всегда отождествлял себя.
Я помню: это произошло вчера или вечность назад. Маленький еврейский мальчик открыл для себя царство ночи. Я помню его недоумение, я помню его страдания. Все произошло так быстро. Гетто. Депортация. Запечатанный вагон для скота. Огненный алтарь, на котором должна была быть принесена в жертву история нашего народа и будущее человечества.
Я помню, он спросил отца: “Может ли это быть правдой?”. Это двадцатый век, а не средневековье. Кто допустил совершение таких преступлений? Как мог мир молчать? И вот мальчик поворачивается ко мне: “Скажи мне”, - просит он, - что вы сделали с моим будущим, что ты сделал со своей жизнью?”.
И я говорю ему, что я пытался. Что я пытался сохранить память живой, что я пытался бороться с теми, кто забывал. Потому что, если мы забываем, мы виноваты, мы сообщники. И тогда я объяснил ему, насколько мы наивны, думая, что мир знает и поэтому молчит. Именно поэтому я поклялся никогда не молчать, когда и где бы люди ни терпели страдания и унижения. Мы всегда должны принимать чью-либо сторону. Нейтралитет помогает угнетателю, а не жертве. Молчание ободряет мучителя, а не мучимых. Иногда мы должны вмешиваться. Когда человеческая жизнь находится под угрозой, когда человеческое достоинство находится под угрозой, национальные границы становятся неактуальными. Везде, где мужчины или женщины преследуются из-за их расы, религии или политических взглядов, это место должно в этот момент стать центром Вселенной…
Безразличие - самая коварная опасность из всех…Многое еще предстоит сделать, многое можно сделать. Все эти жертвы прежде всего должны знать, что они не одиноки; что мы не забываем о них, что, когда их голоса будут подавлены, мы одолжим им наши, что, хотя их свобода зависит от нашей, качество нашей свободы зависит от их свободы”.
З. Фрейд в письме А. Эйнштейну (1932) пишет: “когда людей призывают к войне, то многие позывы их души отвечают на этот призыв утвердительно, позывы благородные и подлые, такие, о которых говорят вслух, и другие, о которых молчат. В данном случае у нас нет повода говорить обо всех. Но среди них, безусловно, присутствует влечение к агрессии и разрушению; неисчислимые жестокости истории и текущих дней поддерживают существование этого влечения и его силу.... Порой, когда мы слышим о чудовищных событиях в истории, возникает впечатление, что идеальные мотивы были лишь поводом для разгула деструктивных страстей”.
Влечение к смерти заключено внутри каждого из нас, оно становится разрушительным, когда обращено во вне, против других людей. Фрейд пишет, что желание лишить человека его агрессивных наклонностей практически неосуществимо, но “можно попытаться отвлечь его так далеко в сторону, что оно необязательно должно будет находить свое выражение в войне.... Если готовность к войне возникает под воздействием влечения к разрушению, то проще всего было бы направить против него противника этого влечения, то есть эрос. Войне должно противоборствовать все, что объединяет чувства людей…Этот род связей, основанных на чувствах, возникает с помощью идентификации. Все, что объединяет людей в существенных вещах, вызывает у них общность чувств, идентификации”.
Фрейд видит, что культура могла бы помочь людям сублимировать их агрессивные наклонности, “все, что способствует культурному развитию, работает также и против войн”. Фрейд заканчивает свое письмо словами: “Как долго еще придется нам ждать, пока и другие также станут пацифистами? Этого нельзя предсказать, но, возможно, это не такая уж утопическая надежда, и под воздействием обоих факторов, влияния культуры и оправданного страха перед последствиями будущей войны, еще в обозримое время будет положен конец войнам. На каких путях или окольных дорогах это произойдет, мы не можем пока предвидеть” ...
Потрясенная геноцидом против народа тутси в 1994 году в Руанде (по приказу правительства хуту за несколько месяцев по разным оценкам были убиты от 0,5 до 1,2 млн тутси), М. Айзенштайн пишет статью “Деструктивность: новые способы и новые инструменты понимания”.
Она начинает статью словами, которые сказал один из заключенных в тюрьму фермеров – убийц военному журналисту Ж. Хатцфельду о том, как им давался приказ об уничтожении тутси: “Сказано это было простыми словами, так, чтобы было легко понять”…
Как так могло произойти? Ведь эти два народа, проживали долгое время мирно в Руанде…
В одной из своих книг Хатцфельд описал интервью с заключенными хуту за массовые убийства тутси. Один из них, руководитель церковного хора говорил: “Я помогал церкви. Я наносил размашистые удары мечете, чувствовал физическое усилие, но при этом никакой грусти, горя не испытывал”.
В книгах Х. Аренд о Холокосте, деле Эйхмана она пишет, о той же особенности: убийцы контролируют свою речь, не погружаются в эмоции и говорят монотонным голосом. Их лексикон часто абстрактный, речь лишена образности.
Айзенштайн пишет, что в этом мы можем видеть, как разрушается мышление, разрушается процесс репрезентаций, “субъект исчезает словно он растворяется в повиновении авторитарной фигуре. Фигура внешняя, причем часто оказывается неуловимой”.
Существует множество объяснений этого феномена. Первая работа – работа Фрейда “Психология масс и анализ человеческого Я” (1924), за которой последовали работы Винникотта, Биона, П. Марти, который предложил понятие механических или роботоспобных состояний. Затем Сифнеос - вторичная алекситимия, Грин - деобъектализация и работа негатива. Во всех этих работах присутствует одна сквозная тема: нельзя думать, нельзя ничего воображать, слова не должны вызывать никаких образов и никаких аффектов. Общее ядро во всем этом – страх, паника, отсутствие внутренних образов, представлений, наличие травматических событий, которые могут быть активированы, если вступить с ними в тесный контакт.
В суде, когда Эйхмана спросили, в чем заключалась его ответственность за массовые убийства совершенный Рейхом, он ответил, что он повиновался и поэтому не думал о последствиях.
Айзенштайн рассмотрела два механизма защиты психики при наступлении травмирующих событий, которые описаны в работах Фрейда “Отрицание” (1925) и “Расщепление Я в процессе защиты” (1938).
Согласно Фрейду отрицание — это не просто отказ, но начало зарождения самого субъекта. Нет проверяет различие между внутренним и внешним и вызывает к жизни Я. Нет это прежде всего утверждение собственной идентичности. Значит не я это подумал, я не хочу признавать себя в этом. Фрейд пишет, что “содержание вытесненного представления или мысли может проникнуть в сознание при условии, что оно отрицается. Отрицание представляет собой способ ознакомиться с вытесненным” (1925). И за счет отрицания происходит отделение интеллектуальной функции от аффекта и происходит подавление аффекта, становится возможной операция суждения, которая является необходимым условием независимого мышления.
О статье “Расщепление Я в процессе защиты” Фрейд говорит о никогда не затягивающейся трещине в Я, которая со временем становится только глубже. Детское Я реагирует на конфликт двумя противоположными способами: отрицание реальности или восприятие тревоги, которая этой реальностью была вызвана. И Фрейд пишет, что “успех был достигнут за счет образования трещины в Я”.
Айзенштайн предполагает, что раннее расщепление Я это то, что организует разные формы отрицания/избегания, связанные с потерей способности к самостоятельному мышлению, подчинению авторитету. В целом это можно назвать конформистской дементализацией.
Результаты экспериментов С. Милгрэм показывают, что в определенных обстоятельствах перед лицом авторитета, каким бы он размытым не был, обычные люди, лишенные враждебности, могут, просто выполняя свои задания, становится участниками чудовищных событий.
Эйхман говорил на суде, что он не испытывал чувство вины, поскольку его ценностями были послушание и подчинение. И мысль о том, что можно сказать авторитету “Нет” ни разу не приходила ему в голову.
Что же это за неспособность через отрицание утвердить себя? Фрейд пишет, что отрицание утверждает человека относительно группы или авторитета, “когда мы говорим нет, это находится за пределами меня”. Этот отказ будет бескомпромиссным, будет актом радикального сопротивления. К сожалению, большинство людей не способы сказать “Нет” авторитету, что я это делать не буду, не хочу.
В завершении Айзенштайн обобщает признаки, которые мы можем наблюдать у человека в связи с травматическим возбуждением: механические, роботопособные, оператуарные состояния; появление дементализации и/или соматизации; проявление или манифестация конформизма. Дементализацию в таких случаях можно понять, как стратегию борьбы с травмой в целях выживания. Она не относится к классическим защитам, подразумевает возможность разрядки через соматизацию, поведенческие проявления, отыгрывания.
Препятствия на пути ментализации связаны с провалами в галлюцинаторном удовлетворении желаний в начале психической жизни, вызванными тяжелыми обстоятельствами жизни. Эта провалы будут лежать в основе различных проблем, связанных с формирование аутоэротизма и развитием фантазийной жизни.
Понятие борьбы с травмой подразумевает, что совладание с тревогой и болезненными аффектами происходит любым доступным для человека способом. Когда отрицание и вытеснение оказываются неэффективными, субъект прибегает к расщеплению или игнорированию реальности.
Айзенштайн согласна с Фрейдом, что способов совладать с деструктивностью и склонностью к разрушению не много, а может и всего один – психологическая проработка и прояснение.
За несколько лет до ухода из жизни Эли Визеля, писателя, журналиста, нобелевского лауреата в борьбе за жизнь, пережившего в годы войны Холокост спросили: “Если бы можно было в связи с прошлым и с настоящим задать себе самому всего один вопрос, то что бы это был за вопрос?” Он ответил: “Почему? Ведь люди, пережившие Холокост, думали, что не будет больше антисемитизма, потому что они видели антисемитизм. Люди думали, что не будет больше ненависти, потому что они видели ненависть и знали, понимали, конечный продукт любой ненависти. Но ненависть есть и сегодня. Причем, на более высоком уровне. Об этом свидетельствуют террористические акты в мире. Об этом говорит тот факт, что Израиль все еще борется за свое существование. И вот я задаю себе вопрос: почему ненависть возникает вновь и вновь?”.
Тех, кто был в Аушвице, особенно потрясает огромная стеклянная стена, за которой горы чемоданов. За каждым чемоданом семья, дети, старики. В момент депортации эти чемоданы были итогом всей их жизни, это была их работа, их надежда. И в один миг они лишились всего этого. Люди умерли, а чемоданы остались…
Эли Визель продолжает, что у зла, у ненависти больше сил, чем наша способность сейчас ему противостоять. “Само зло — не ново. Ненависть никогда не приходит извне. Она всегда рождается внутри определенного человека, определенных людей, при попустительстве и согласии властей на самом высоком уровне”.
Приведу отрывок речи Эли Визеля по случаю присуждения ему Нобелевской премии мира в 1986г.:
“C глубоким чувством смирения я принимаю честь, которую вы решили воздать мне. Я знаю, ваш выбор превосходит меня. Это и пугает, и радует меня. Пугает, потому что я задаюсь вопросом: имею ли я право представлять невероятное количество людей, которые погибли? Имею ли я право принять эту великую честь от их имени? ... Я — нет. Это было бы самонадеянно. Никто не может говорить за мертвых, никто не может интерпретировать их изуродованные жизни. Радует, потому что я могу сказать, что эта честь принадлежит всем выжившим и их детям, а через нас — еврейскому народу, с судьбой которого я всегда отождествлял себя.
Я помню: это произошло вчера или вечность назад. Маленький еврейский мальчик открыл для себя царство ночи. Я помню его недоумение, я помню его страдания. Все произошло так быстро. Гетто. Депортация. Запечатанный вагон для скота. Огненный алтарь, на котором должна была быть принесена в жертву история нашего народа и будущее человечества.
Я помню, он спросил отца: “Может ли это быть правдой?”. Это двадцатый век, а не средневековье. Кто допустил совершение таких преступлений? Как мог мир молчать? И вот мальчик поворачивается ко мне: “Скажи мне”, - просит он, - что вы сделали с моим будущим, что ты сделал со своей жизнью?”.
И я говорю ему, что я пытался. Что я пытался сохранить память живой, что я пытался бороться с теми, кто забывал. Потому что, если мы забываем, мы виноваты, мы сообщники. И тогда я объяснил ему, насколько мы наивны, думая, что мир знает и поэтому молчит. Именно поэтому я поклялся никогда не молчать, когда и где бы люди ни терпели страдания и унижения. Мы всегда должны принимать чью-либо сторону. Нейтралитет помогает угнетателю, а не жертве. Молчание ободряет мучителя, а не мучимых. Иногда мы должны вмешиваться. Когда человеческая жизнь находится под угрозой, когда человеческое достоинство находится под угрозой, национальные границы становятся неактуальными. Везде, где мужчины или женщины преследуются из-за их расы, религии или политических взглядов, это место должно в этот момент стать центром Вселенной…
Безразличие - самая коварная опасность из всех…Многое еще предстоит сделать, многое можно сделать. Все эти жертвы прежде всего должны знать, что они не одиноки; что мы не забываем о них, что, когда их голоса будут подавлены, мы одолжим им наши, что, хотя их свобода зависит от нашей, качество нашей свободы зависит от их свободы”.
З. Фрейд в письме А. Эйнштейну (1932) пишет: “когда людей призывают к войне, то многие позывы их души отвечают на этот призыв утвердительно, позывы благородные и подлые, такие, о которых говорят вслух, и другие, о которых молчат. В данном случае у нас нет повода говорить обо всех. Но среди них, безусловно, присутствует влечение к агрессии и разрушению; неисчислимые жестокости истории и текущих дней поддерживают существование этого влечения и его силу.... Порой, когда мы слышим о чудовищных событиях в истории, возникает впечатление, что идеальные мотивы были лишь поводом для разгула деструктивных страстей”.
Влечение к смерти заключено внутри каждого из нас, оно становится разрушительным, когда обращено во вне, против других людей. Фрейд пишет, что желание лишить человека его агрессивных наклонностей практически неосуществимо, но “можно попытаться отвлечь его так далеко в сторону, что оно необязательно должно будет находить свое выражение в войне.... Если готовность к войне возникает под воздействием влечения к разрушению, то проще всего было бы направить против него противника этого влечения, то есть эрос. Войне должно противоборствовать все, что объединяет чувства людей…Этот род связей, основанных на чувствах, возникает с помощью идентификации. Все, что объединяет людей в существенных вещах, вызывает у них общность чувств, идентификации”.
Фрейд видит, что культура могла бы помочь людям сублимировать их агрессивные наклонности, “все, что способствует культурному развитию, работает также и против войн”. Фрейд заканчивает свое письмо словами: “Как долго еще придется нам ждать, пока и другие также станут пацифистами? Этого нельзя предсказать, но, возможно, это не такая уж утопическая надежда, и под воздействием обоих факторов, влияния культуры и оправданного страха перед последствиями будущей войны, еще в обозримое время будет положен конец войнам. На каких путях или окольных дорогах это произойдет, мы не можем пока предвидеть” ...
Потрясенная геноцидом против народа тутси в 1994 году в Руанде (по приказу правительства хуту за несколько месяцев по разным оценкам были убиты от 0,5 до 1,2 млн тутси), М. Айзенштайн пишет статью “Деструктивность: новые способы и новые инструменты понимания”.
Она начинает статью словами, которые сказал один из заключенных в тюрьму фермеров – убийц военному журналисту Ж. Хатцфельду о том, как им давался приказ об уничтожении тутси: “Сказано это было простыми словами, так, чтобы было легко понять”…
Как так могло произойти? Ведь эти два народа, проживали долгое время мирно в Руанде…
В одной из своих книг Хатцфельд описал интервью с заключенными хуту за массовые убийства тутси. Один из них, руководитель церковного хора говорил: “Я помогал церкви. Я наносил размашистые удары мечете, чувствовал физическое усилие, но при этом никакой грусти, горя не испытывал”.
В книгах Х. Аренд о Холокосте, деле Эйхмана она пишет, о той же особенности: убийцы контролируют свою речь, не погружаются в эмоции и говорят монотонным голосом. Их лексикон часто абстрактный, речь лишена образности.
Айзенштайн пишет, что в этом мы можем видеть, как разрушается мышление, разрушается процесс репрезентаций, “субъект исчезает словно он растворяется в повиновении авторитарной фигуре. Фигура внешняя, причем часто оказывается неуловимой”.
Существует множество объяснений этого феномена. Первая работа – работа Фрейда “Психология масс и анализ человеческого Я” (1924), за которой последовали работы Винникотта, Биона, П. Марти, который предложил понятие механических или роботоспобных состояний. Затем Сифнеос - вторичная алекситимия, Грин - деобъектализация и работа негатива. Во всех этих работах присутствует одна сквозная тема: нельзя думать, нельзя ничего воображать, слова не должны вызывать никаких образов и никаких аффектов. Общее ядро во всем этом – страх, паника, отсутствие внутренних образов, представлений, наличие травматических событий, которые могут быть активированы, если вступить с ними в тесный контакт.
В суде, когда Эйхмана спросили, в чем заключалась его ответственность за массовые убийства совершенный Рейхом, он ответил, что он повиновался и поэтому не думал о последствиях.
Айзенштайн рассмотрела два механизма защиты психики при наступлении травмирующих событий, которые описаны в работах Фрейда “Отрицание” (1925) и “Расщепление Я в процессе защиты” (1938).
Согласно Фрейду отрицание — это не просто отказ, но начало зарождения самого субъекта. Нет проверяет различие между внутренним и внешним и вызывает к жизни Я. Нет это прежде всего утверждение собственной идентичности. Значит не я это подумал, я не хочу признавать себя в этом. Фрейд пишет, что “содержание вытесненного представления или мысли может проникнуть в сознание при условии, что оно отрицается. Отрицание представляет собой способ ознакомиться с вытесненным” (1925). И за счет отрицания происходит отделение интеллектуальной функции от аффекта и происходит подавление аффекта, становится возможной операция суждения, которая является необходимым условием независимого мышления.
О статье “Расщепление Я в процессе защиты” Фрейд говорит о никогда не затягивающейся трещине в Я, которая со временем становится только глубже. Детское Я реагирует на конфликт двумя противоположными способами: отрицание реальности или восприятие тревоги, которая этой реальностью была вызвана. И Фрейд пишет, что “успех был достигнут за счет образования трещины в Я”.
Айзенштайн предполагает, что раннее расщепление Я это то, что организует разные формы отрицания/избегания, связанные с потерей способности к самостоятельному мышлению, подчинению авторитету. В целом это можно назвать конформистской дементализацией.
Результаты экспериментов С. Милгрэм показывают, что в определенных обстоятельствах перед лицом авторитета, каким бы он размытым не был, обычные люди, лишенные враждебности, могут, просто выполняя свои задания, становится участниками чудовищных событий.
Эйхман говорил на суде, что он не испытывал чувство вины, поскольку его ценностями были послушание и подчинение. И мысль о том, что можно сказать авторитету “Нет” ни разу не приходила ему в голову.
Что же это за неспособность через отрицание утвердить себя? Фрейд пишет, что отрицание утверждает человека относительно группы или авторитета, “когда мы говорим нет, это находится за пределами меня”. Этот отказ будет бескомпромиссным, будет актом радикального сопротивления. К сожалению, большинство людей не способы сказать “Нет” авторитету, что я это делать не буду, не хочу.
В завершении Айзенштайн обобщает признаки, которые мы можем наблюдать у человека в связи с травматическим возбуждением: механические, роботопособные, оператуарные состояния; появление дементализации и/или соматизации; проявление или манифестация конформизма. Дементализацию в таких случаях можно понять, как стратегию борьбы с травмой в целях выживания. Она не относится к классическим защитам, подразумевает возможность разрядки через соматизацию, поведенческие проявления, отыгрывания.
Препятствия на пути ментализации связаны с провалами в галлюцинаторном удовлетворении желаний в начале психической жизни, вызванными тяжелыми обстоятельствами жизни. Эта провалы будут лежать в основе различных проблем, связанных с формирование аутоэротизма и развитием фантазийной жизни.
Понятие борьбы с травмой подразумевает, что совладание с тревогой и болезненными аффектами происходит любым доступным для человека способом. Когда отрицание и вытеснение оказываются неэффективными, субъект прибегает к расщеплению или игнорированию реальности.
Айзенштайн согласна с Фрейдом, что способов совладать с деструктивностью и склонностью к разрушению не много, а может и всего один – психологическая проработка и прояснение.
