К. Вессинг, Никарагуа, армия патрулирует улицы, 1979
За последние 3400 лет истории человечества не было войны лишь в 243 году н.э. Из века в век травматизм повторяется. Мы все чаще сталкиваемся с новыми его формами: геноциды, массовые преступления, теракты.
Эти экстремальные события застают нас в врасплох, сбивают с толку, наша психика переполняемся травматическим возбуждением, что может привести к нашей дезорганизации.
У человека, пережившего экстремальную ситуацию, травматическое событие начинает жить своей жизнью: постоянно приходят воспоминания, отсылки, в том числе и к другим коллективным катастрофам. Человек снова начинает чувствовать боль. Он ощущает себя отделёнными от своих чувств, как будто он внутри пустыни – он не может больше любить, работать и находиться в одиночестве. Он смотрит на себя как будто со стороны, как будто он чужой самому себе.
Травматизм влияет на память. Всё происходит так, как будто события, которые произошли давно, произошли несколько секунд назад.
Травматизм влияет на мышление. Оно как будто бы разрушается, возникает ощущение путаницы. Психический аппарат человека застигнут врасплох, он не готов к такому: он не ощущал риск неминуемой опасности и вдруг сталкивается со смертью прямо здесь и сейчас. Р. Руссийон пишет, что это абсолютно экстремальная ситуация для субъективности. Ситуация, из которой субъект не может выйти целым и невредимым.
Жизненные силы человека остолбенеют, как в мифе о медузе Горгоне. Ж.-П. Вернан в “Смерть в глазах” пишет, что Горгона — это лицо смерти. Она превращает всё, что сталкивается с ней взглядом в камень холодный, твердый и неподвижный - в нечто абсолютно тёмное и противоположное жизни.
Травматизм приводит к примитивной расщепляющей тревоге, к страху психического “обрушения” - к состоянию беспомощности. Человек уходит от взаимодействия с людьми, внешним миром. Это крайняя защита перед лицом невыразимые боли и тревоги. Он чувствует себя тотально одиноким, так как чувства, которые он испытывает, лишены смысла. Он сталкивается с необходимостью анестезировать ту часть себя, которая находится в контакте с невыносимой болью. Отрезать часть себя, чтобы выжить, по крайней мере, не умереть.
Когда клиницисты говорят о травматизме, они говорят о нем в связи с жизнестойкостью человека (Б. Цирюльник). Они пытаются найти, понять, каким человек был до травмы. Какие у него были факторы защиты и факторы уязвимости. Факторы защиты - стабильная семья, мирное время в стране и т. д. А факторы травмы - это, например, нестабильная семья, война в стране, насилие.
Эти экстремальные события застают нас в врасплох, сбивают с толку, наша психика переполняемся травматическим возбуждением, что может привести к нашей дезорганизации.
У человека, пережившего экстремальную ситуацию, травматическое событие начинает жить своей жизнью: постоянно приходят воспоминания, отсылки, в том числе и к другим коллективным катастрофам. Человек снова начинает чувствовать боль. Он ощущает себя отделёнными от своих чувств, как будто он внутри пустыни – он не может больше любить, работать и находиться в одиночестве. Он смотрит на себя как будто со стороны, как будто он чужой самому себе.
Травматизм влияет на память. Всё происходит так, как будто события, которые произошли давно, произошли несколько секунд назад.
Травматизм влияет на мышление. Оно как будто бы разрушается, возникает ощущение путаницы. Психический аппарат человека застигнут врасплох, он не готов к такому: он не ощущал риск неминуемой опасности и вдруг сталкивается со смертью прямо здесь и сейчас. Р. Руссийон пишет, что это абсолютно экстремальная ситуация для субъективности. Ситуация, из которой субъект не может выйти целым и невредимым.
Жизненные силы человека остолбенеют, как в мифе о медузе Горгоне. Ж.-П. Вернан в “Смерть в глазах” пишет, что Горгона — это лицо смерти. Она превращает всё, что сталкивается с ней взглядом в камень холодный, твердый и неподвижный - в нечто абсолютно тёмное и противоположное жизни.
Травматизм приводит к примитивной расщепляющей тревоге, к страху психического “обрушения” - к состоянию беспомощности. Человек уходит от взаимодействия с людьми, внешним миром. Это крайняя защита перед лицом невыразимые боли и тревоги. Он чувствует себя тотально одиноким, так как чувства, которые он испытывает, лишены смысла. Он сталкивается с необходимостью анестезировать ту часть себя, которая находится в контакте с невыносимой болью. Отрезать часть себя, чтобы выжить, по крайней мере, не умереть.
Когда клиницисты говорят о травматизме, они говорят о нем в связи с жизнестойкостью человека (Б. Цирюльник). Они пытаются найти, понять, каким человек был до травмы. Какие у него были факторы защиты и факторы уязвимости. Факторы защиты - стабильная семья, мирное время в стране и т. д. А факторы травмы - это, например, нестабильная семья, война в стране, насилие.
А. Картье-Брессон, Нью-Йорк, 1947 год
Эпигенетики сейчас говорят о том, что ДНК человека может развиваться совершенно по-разному в зависимости от окружающей среды.
Младенец, у которого не хватало в первые месяцы жизни, любви, заботы будет более уязвимым к травматизмам, по сравнению с ребёнком, который рос в более безопасной, успокаивающей среде. Он хуже взаимодействует с окружением, у него могут быть проблемы с развитием.
Цирюльник приводит пример исследования семидесяти женщин с новорожденными детьми в Тель-Авиве, которые проходили консультации из-за психотравматических событий. У их младенцев были измененные нейроснимки головного мозга. Психологи начали работать с матерью и ребёнком. Как только мать почувствовала себя в безопасности, она стала интересоваться младенцем - разговаривать, играть, и за короткий период необходимая нейронная активность ребенка начала функционировать, как нужно. Это один из примеров жизнестойкости – возможности преодолеть травматическую ситуацию и продолжить развиваться.
Нашу жизнестойкость также формирует наша включенность в социальное взаимодействие с другими, в жизнь общества, культуры. Чем более мы включены, тем более сильны наши защиты от дезорганизующего удара экстремальных событий.
Пример геноцида индейцев в Гватемала в 80х годах двадцатого столетия. В ходе гражданской войны крупные землевладельцы европейского происхождения, воспользовавшимся всеобщим беспорядком, начали проводить насильственный захват индейских земель, осуществляя массовые кровавые расправы. Те индейцы, которые сохранили связи между собой, свой язык, ритуалы пострадали меньше тех, кто стал жить в лагерях, где не было связей, не было защиты - не было смысла - они еле-еле избегали физической смерти. Когда закончилась диктатура, индейцы, которые чувствовали солидарность, были вместе, смогли выдержать, вернуться к себе и восстановить свою деревню. Они назвали её “Эсперанца” или “Надежда”. Те же, кто жил в лагерях, страдали от сильнейших посттравматических расстройств, и их возвращение к прежней жизни было практически невозможным.
Какую стратегию выживания и защитные механизмы будет использовать человек также зависит от его возраста (чем младше, тем быстрее он сможет восстановиться) и от длительность экстремальной ситуации (чем более она длительна, тем сильнее пагубное воздействие на психику, и на всю последующую жизнь).
Младенец, у которого не хватало в первые месяцы жизни, любви, заботы будет более уязвимым к травматизмам, по сравнению с ребёнком, который рос в более безопасной, успокаивающей среде. Он хуже взаимодействует с окружением, у него могут быть проблемы с развитием.
Цирюльник приводит пример исследования семидесяти женщин с новорожденными детьми в Тель-Авиве, которые проходили консультации из-за психотравматических событий. У их младенцев были измененные нейроснимки головного мозга. Психологи начали работать с матерью и ребёнком. Как только мать почувствовала себя в безопасности, она стала интересоваться младенцем - разговаривать, играть, и за короткий период необходимая нейронная активность ребенка начала функционировать, как нужно. Это один из примеров жизнестойкости – возможности преодолеть травматическую ситуацию и продолжить развиваться.
Нашу жизнестойкость также формирует наша включенность в социальное взаимодействие с другими, в жизнь общества, культуры. Чем более мы включены, тем более сильны наши защиты от дезорганизующего удара экстремальных событий.
Пример геноцида индейцев в Гватемала в 80х годах двадцатого столетия. В ходе гражданской войны крупные землевладельцы европейского происхождения, воспользовавшимся всеобщим беспорядком, начали проводить насильственный захват индейских земель, осуществляя массовые кровавые расправы. Те индейцы, которые сохранили связи между собой, свой язык, ритуалы пострадали меньше тех, кто стал жить в лагерях, где не было связей, не было защиты - не было смысла - они еле-еле избегали физической смерти. Когда закончилась диктатура, индейцы, которые чувствовали солидарность, были вместе, смогли выдержать, вернуться к себе и восстановить свою деревню. Они назвали её “Эсперанца” или “Надежда”. Те же, кто жил в лагерях, страдали от сильнейших посттравматических расстройств, и их возвращение к прежней жизни было практически невозможным.
Какую стратегию выживания и защитные механизмы будет использовать человек также зависит от его возраста (чем младше, тем быстрее он сможет восстановиться) и от длительность экстремальной ситуации (чем более она длительна, тем сильнее пагубное воздействие на психику, и на всю последующую жизнь).
Театр Вахтангова, кадр из спектакля "Говори со мной", 2024
Теперь немного о проработке травматизма.
Особое страдание человека, пережившего экстремальное травмирующие события, заключается в том, что ему очень сложно разделить свой травматический опыт с другим, его доверие к миру подорвано.
В первую очередь ему важна поддержка, ощущение безопасности. “Я знаю, что я могу выразить свои мысли, и она будет пытаться меня понять. Я знаю, что то, что я не смог объяснить сегодня, я смогу лучше объяснить завтра. Она поможет мне заговорить, если мне будет сложно; найти другие слова, другие образы, чтобы описать то, что произошло со мной - придать произошедшему смысл” (слова пациента о своей работе с психотерапевтом).
Если мы придаём смысл произошедшему с нами, мы изменяем наше восприятие. Если мы не придаём этому смысл, то не понимаем. “Я не понимаю, почему на меня напали, я не понимаю, почему убили моих близких, я не понимаю, почему идёт война” и так далее.
Нужно говорить, искать, ошибаться, начинать снова - придавать этому смысл. То есть мы не модифицируем факт - он произошёл, но мы изменяем понимании этого факта. “Я звал на помощь, и никто не пришел. Почему меня все оставили?” Если мы размышляем об этом сами с собой, мы просто повторяем и повторяем одно и то же, и травматические симптомы увеличиваются. Но если мы говорим об этом с другим, то он сможет нам ответить.
В работе нахождения смыслов использование творчества может быть полезным. Многим людям, которые пережили травму, сложно говорить. Но можно услышать от них о персонажах из книг, которые они читают, о сюжетах картин, которые они описывают и т.д. Тем самым они говорят: “Я расскажу тебе об истории одного человека, с которым произошло примерно то же, что со мной”.
Работа по нахождению смыслов – это работа проработки травматического опыта, которая постепенно возвращает человеку способность снова стать субъектом своей жизни. И тогда он вновь сможет контролировать свою травму, постепенно обрести жизнестойкость - вернуться к себе, к жизни, к развитию. Это развитие будет уже не таким, как раньше, но всё-таки это может быть хорошим развитием.
Особое страдание человека, пережившего экстремальное травмирующие события, заключается в том, что ему очень сложно разделить свой травматический опыт с другим, его доверие к миру подорвано.
В первую очередь ему важна поддержка, ощущение безопасности. “Я знаю, что я могу выразить свои мысли, и она будет пытаться меня понять. Я знаю, что то, что я не смог объяснить сегодня, я смогу лучше объяснить завтра. Она поможет мне заговорить, если мне будет сложно; найти другие слова, другие образы, чтобы описать то, что произошло со мной - придать произошедшему смысл” (слова пациента о своей работе с психотерапевтом).
Если мы придаём смысл произошедшему с нами, мы изменяем наше восприятие. Если мы не придаём этому смысл, то не понимаем. “Я не понимаю, почему на меня напали, я не понимаю, почему убили моих близких, я не понимаю, почему идёт война” и так далее.
Нужно говорить, искать, ошибаться, начинать снова - придавать этому смысл. То есть мы не модифицируем факт - он произошёл, но мы изменяем понимании этого факта. “Я звал на помощь, и никто не пришел. Почему меня все оставили?” Если мы размышляем об этом сами с собой, мы просто повторяем и повторяем одно и то же, и травматические симптомы увеличиваются. Но если мы говорим об этом с другим, то он сможет нам ответить.
В работе нахождения смыслов использование творчества может быть полезным. Многим людям, которые пережили травму, сложно говорить. Но можно услышать от них о персонажах из книг, которые они читают, о сюжетах картин, которые они описывают и т.д. Тем самым они говорят: “Я расскажу тебе об истории одного человека, с которым произошло примерно то же, что со мной”.
Работа по нахождению смыслов – это работа проработки травматического опыта, которая постепенно возвращает человеку способность снова стать субъектом своей жизни. И тогда он вновь сможет контролировать свою травму, постепенно обрести жизнестойкость - вернуться к себе, к жизни, к развитию. Это развитие будет уже не таким, как раньше, но всё-таки это может быть хорошим развитием.
